Право учить. Повторение пройденного - Страница 131

К оглавлению

131
* * *

— Ну как, угодил?

Юлеми восторженно подтвердила:

— Такая красивая! Как у настоящей королевы.

— Я старался.

— А что ты ещё умеешь делать?

Девочка сидит в постели и теребит в руках куклу, складывая кружевную мантию каждый раз новыми складками и любуясь полученным результатом.

— Всякое разное. Честно говоря, списка не составлял.

— А сказки рассказывать умеешь?

Удивлённо переспрашиваю:

— Сказки? Почему именно их?

— Мама мне всегда рассказывала сказки, а я тогда засыпала. И сны снились... Красивые. А Мэтт меня всё время поит таким невкусным питьём, от которого и снов не бывает, а только темно и пусто, когда глаза закрываешь.

— Потому что это лекарство: от него сказочные сны и не должны сниться. Оно лечит.

— А я хочу сказочный сон! — Капризничает девочка.

— Хорошо, будет тебе сон... Только я сказок не знаю, зато знаю колыбельную. Могу спеть, если хочешь.

— Хочу, хочу! — Слабый, но довольный кивок.

— Голос у меня так себе, но другого в запасе нет, поэтому... Иди-ка ко мне на руки!

Усаживаю Юлеми у себя на коленях, так, чтобы её голова как раз оказалась у моего сердца.

— Но обещай, что постараешься заснуть, хорошо?

— Обещаю!

Она прижимается к моей груди, невесомая и прохладная, как осенняя ночь...

Когда Румэн успокоился и перестал заливаться слезами при одной только мысли, что его сестрёнка обречена на смерть, мы с ним поговорили. То есть, говорил я, а Мэтт, присутствовавший при разговоре, изображал внимание и понимание, чтобы юноше было не так одиноко. Выслушав всё, Руми долго молчал, но не бесцельно, а принимая решение. Единственно возможное. Если Юлеми должна умереть, пусть ей не будет больно — вот и всё, о чём меня попросили заплаканные глаза. И я обещал: больно не будет.

Мы не стали изображать веселье и устраивать праздник: так девочка скорее заподозрила бы неладное. Мы просто вели себя, как всегда. Хорошо ещё, Бэр и Хок остались с Егерями и не участвовали в общем «представлении», иначе Юли могла и уличить нас в обмане, потому что когда четверо взрослых людей делают вид, что ничего не происходит, а сами стараются не встречаться взглядами друг с другом, даже кроха поймёт: близится беда. А тревожить малышку в последний день её жизни было бы ещё худшим преступлением, уж точно не заслуживающим прощения...


Чуть на небе затеплится рассвет,
Ступит по краешку крыш,
Мать вздыхает: когда же всё успеть?
Скоро проснётся малыш,


Страхи оставит в ночи,
Тёмной, как злая гроза,
Солнца встречая лучи,
Смело откроет глаза


И улыбкой беспечной души
Озарит каждый миг суеты:
Скоро утро, и надо спешить
Позабыть и придумать мечты...

Медленные удары сердца постепенно подчинялись ритму песни, тягучему и переливчатому, а дыхание выправлялось, становясь если и не глубже, то размереннее.

Пустота такими же медленными и осторожными, как слова, шажками, двинулась внутрь тела ребёнка, поедая заражённые ткани и жидкости. Но чтобы Юлеми не чувствовала, как умирает, я первым делом отсёк от Кружева Разума те фрагменты, которые обеспечивают передачу ощущений, а потом уже сосредоточился на крови и всём остальном.

Девочка была необратимо больна: Кружево Крови почти полностью состояло из прозрачных ручейков, несущих отраву во все части тела, которые тоже были поражены более чем наполовину. Собственно, жить Юли оставалось немногим более двух недель, а может, и этот срок был только моей фантазией. Но даже чётко осознавая бесстрастную правоту фактов, я не мог отделаться от мысли, что убиваю...


Вспыхнут алым румянцем небеса
От колесницы огня.
Тени Судеб на призрачных весах
Встретят тебя и меня,


И поцелуями снов
Лягут на землю шаги,
А мать прошепчет одно:
Крепче себя береги!


По просторам бескрайних миров
Разбросав, как игрушки, людей,
Зачарованный жизнью-игрой
Тихо спит до утра юный день...

Чем меньше крови оставалось в маленьком теле, тем больше слабела девочка, погружавшаяся в вечный сон. Она не чувствовала боли, утонув сознанием в магии песенного ритма, который, впрочем, я не мог бы выдержать точно, если бы Мантия не пела вместе со мной, направляя мелодию.

Тук. Тук. Тук. Сердце билось через слог. А когда песня стихла, оно остановилось. Навсегда.

А вместе с ним замерло и сердце тени, которая была мной и не мной. Тени, которая покрывалом окутала тело девочки, провожая юную душу за Порог. Но не смогла отпустить одну и шагнула следом, держа доверчивую маленькую ладошку в своей руке...

Как личинки короедов проделывают извилистые проходы в древесных волокнах, так и Пустота, пожрав отравленные ткани, ничего не оставив взамен: тело ребёнка, лишённое крови и большой части мышц, почти ничего не весило. Завёрнутые в покрывало останки, потерявшие последнее сходство с Юлеми, были только прахом. Ничем, кроме него. А прах должно вернуть туда, где его место. В море.

Закат выдался тихим и покойным, как будто природа скорбела вместе со мной над безвременной кончиной. Впрочем, любая смерть происходит не вовремя, неважно, в юном возрасте или после долгих лет. Ниточка судьбы обрывается, больно ударяя по всем, с кем была связана, и сердца горько сжимаются, обвиняя мир в несправедливости. А что мир? Разве он виноват? Нити Гобелена не могут прирастать бесконечно, и чтобы родилось нечто новое, должно уйти устаревшее, отжившее свой век, гордо или бесславно. Но всё это легко сказать, приводя неопровержимые доказательства, зато когда сам сталкиваешься с нелепой, спровоцированной смертью, забываешь о мудрости и терпимости, наполняясь гневом.

131